Малафеева Мария Константиновна, род. в 1928 г. в г. Юхнове Калужской обл.
Соб. Расскажите, как вы жили в военные годы?
М.К. – Ой!
Мне было 13 лет, когда немцы пришли. Во-первых, у нас в августе месяце начались бомбежки. Но это было еще так, терпимо: прилетят, побомбят и улетают. А в сентябре, когда мы пришли в школу, нам сказали, что до октября мы не будем учиться, до октября нас остановили. В сентябре начались такие сильные бомбежки, что было невозможно высунуть носа на улицу. Сколько летало самолетов! Три, еще три и еще – сразу девять самолетов летало и сразу бросали эти бомбы. Куда попало и как попало. Это только улетают – прилетают новые. В общем, в городе стоял сплошной шум – разрывы этих бомб, крики, звон этот разбитых стекол. В общем, это было очень страшно. У нас не было подвала. Просто Господь нас видно сохранял.
Еще когда немцы пришли, у нас дом не сгорел. У нас дом был очень большой. У нас в одну половину поместили с аэродрома этих механиков, техобслуживание, солдат этих. У нас жили 8 человек.. А в большой половине мы жили. Моя сестра, она сейчас умерла, работала в летной столовой. До войны была сельскохозяйственная школа, там агрономов учили, а когда война началась, там сделали летнюю столовую.
И в этот период (когда бомбили) мы бежали неизвестно куда. Мы убежали сначала в Пречистое, потом из Пречистого побежали в Обидино. Было очень страшно. Когда мы бежали в Пречистое, мы увидели, как горит у нас нефтебаза. У нас вот здесь, на берегу Кунавы стояли большие цистерны с бензином. Или их подожгли, или бомба туда попала, но факт тот, что они сгорели: крики, стоны, в общем, все население разбежалось по деревням.
А немцы сразу же приехали на мотоциклах. Их было очень много, мотоциклистов. Пока еще действующей армии не было, а вот просто мотоциклисты. Мы думали, что это был десант. Но вначале они нас не убивали. Они мчались туда, вперед, а здесь особо не тиранили нас. Когда пришла действующая армия, здесь были не столько немцы, сколько финны. И финны были очень жестокие. Они меня хотели застрелить. За то, что я одна, у нас много было девочек, а я одна была рыжая, кудрявая, и наелась чеснока. От меня пахло чесноком. Они пришли и все: еврейка. Жидовка, - и все на меня. – Жидовка! И стрелять. Но у нас была женщина. Она жила долго в Польше и умела говорить по-ихнему. Она начала доказывать, что я русская, что это моя мама, мои сестры, что мы жители. А они думали – беженцы. И кое-как меня спасли. Потом мама меня все время хоронила, боялась, что расстреляют меня.
До декабря месяца мы жили в Обидине, а сюда только приходили. У нас комендант был чех, а их от фронта далеко держали, чехов. Они не доверяли им. А мама пришла в комендатуру и попросила… У нас в той половине, где военные жили, устроили там баню. А мама как хозяйственная – жалко ж, парят дом. Пришла в комендатуру и начала просить, чтоб разрешили нам приехать сюда. А в комендатуре была у нас учительница по немецкому языку переводчицей Ольга Сергеевна Соколова. Ее по-немецки Эрна Оттовна звали. Она немка, но всю жизнь прожила в Юхнове. Вот. И она перевела ему, что вот мы хозяева, что нам надо отдать эту половину, что она изолированная – все. И она этого чеха попросила, что сделайте так, чтобы немцы к нам не заходили. И они написали на двери у нас – Тиф! Немцы приходят, прочитают и не заходят в нашу половину. Через парадный вход мы заделали дверь, и к нам не могли прийти, через черный ход ходили.
Немцы тиранили еще соседей. Они решили к нам переехать. И у нас в кухне жили 13 человек: 6 детей маленьких, одна женщина была с Украины с 3 детьми; соседка с девочкой и нас двое. Это спасало нас. Когда они уже отступали, тут они что попало делали. Нас, правда, не могли особенно мучить, потому что надпись такая была. А вот остальных… они издевались. И убивали. Одну женщину, она упустила ведро в колодец, оборвалась веревка, - и упустила. Эту вот Тамару Цветкову, немец хотел ее убить за это. Не знаю, как спасло ее. И маму хотели нашу растерять. Потому что у нас был такой раскладной стол. Она была портниха. Складывали, стол очень большой был. Стол был лакированный, красивые очень ножки у него были. А немцы взяли и положили его коло моста, чтоб проезжать машинам. А мама увидела, и ей жалко это стало, она решила его забрать. А ее – партизанка! Ага! Партизанка, разрушает дорогу. Они ее убить, уже наставили пистолет. Тут появился какой-то другой, стал с ними разговаривать. А мама кой-как, кой-как за другой дом зашла. А то бы ее расстреляли как партизанку. Это спасло.
В общем, знаете. Надо откровенно сказать, это Господь нас спасал. У нас было перед самой войной, один старичок нам принес псалом 90. Вот это у нас было. Он от руки нам написал «Живый в помощи». Мы все время с этим ходили. Это, видимо, и спасало.
Наши, когда начали наступать, а у нас кухня немецкая была… А наши начали летать, видят – кухня, дом большой, значит. Немецкое расположение, и бомбы бросали – и зажигательные, и разрывные. Вокруг нашего дома 16 бомб упало, и ни одна не попала в дом. Я считаю, это только «Живые в помощи» нас спасли.
Потом где-то в январе месяце, мы уже здесь жили, среди немцев такая суматоха появилась. Они спешно начали уезжать отсюда. Оказывается наша передовая часть из лесу вышли прямо на город, сто человек. Все в белых халатах. Ну все – ура. Ура! Начали вроде как воевать. Они (немцы) испугались и уехали. А эти, которые оставались, в бой вступили и начали их бить. И побили их всех. В общем, все эти 100 человек или 90 были расстреляны. Их потом собрали в один дом, там крайний, и сожгли вместе с домом эти трупы. И когда они уже получили поражение, наши от немцев, немцы опять вернулись. И вот тут у нас такой комендантский час устроили! До 5 часов можно было только на улице появляться. Если кто позже, значит стреляют прямо на месте., прямо без разговоров. А у нас колодец там был недалеко, он почему-то вымерз. И нам надо было ходить на ключ. Мы боялись, прямо ползком полозили за етой водой. Если увидят – значит все, убьют. Снегом пользовались, растапливали. После этого нам пришлось еще до марта месяца жить под этим строгим контролем немцев..
А потом вот говорят – бой там сильный был. Не было никакого боя! Я боя не слышала, понимаете? Немцы ушли из города, два дня у нас была тишина. Не было ни немцев, никого. Что такое? Мы перепугались. А до этого выгоняли всех в Рославль, жителей угоняли в Рославль. А у нас после пожара 21 года построена была мазанка, так называлась. Ну, флигелечек, такой был домик. Он был сделан из бревен, оштукатурен, и там стояла русская печка. И мы там блиндаж сделали, уже при немцах сделали там блиндаж. И вот туда мы зашли, там сидели. Они зашли в дом – русских никого нет. И они ушли. А когда у нас вот эта тишина–то стала, ни стрельбы, ничего… Что такое? Надо вылезти, посмотреть, что такое? Мы вылезли – никого нет. Немцев нет нигде. Ну мы обратно в дом. Обрадовались. Расположились на ночевку в своем доме. Вот эти все 13 человек нас там было: кто на полу постелили матрасы соломенные, кто какие… – факт тот, что ночуем. А мама проснулась: что такое? Слышит – треск. Что трещит? Она глянула – окна все были повыбитые, загорожены где подушками, где чем заткнутые. Она вышла на улицу – кругом все горит. Она нас повыволокла, кого на матрасе вытащила, кого разбудила, кое–как. Выскочили, выползли на снег. Ну, она нас под березу, там у нас береза большая была. Под березу нас заволокла. А сама говорит: – Я буду стоять ждать, может быть, они не будут наш дом жечь, что ба не загорелся.
Подошли трое немцев. Разбили окна в той половине, в большой. А там были нары трехъэтажные, немцы жили на этих нарах. Солома, наверное, была. Они там облили бензином. У нас в половину зашли. Тут уж не смотрели, что там написано. Зашли в нашу половину, тоже все облили – и зажгли. И наш дом как спичка загорелся со всех окон. Двенадцать окон у нас было, и из всех 12 окон полыхал огонь.
И когда дом догорать стал, со стороны поля подошли к нам русские. Мы сидели под этой ракитой, под березой. И вы знаете, не знали, кто это – немцы или русские идут. И был мужчина у нас, из Кувшинова, у него оторвана была нога. И он сидел с нами тоже там. Его выгоняли немцы в Рославль, а он как–то сбежал и пришел к нам. Он сидел там. Ну, я, говорит, пойду, что будет, то будет, а я пойду узнаю, кто там. Приходит – говорит: «Русские пришли!» Ну тут, конечно, ликуем! Уже и дом нам не жалко, ничего: Русские пришли! Радовались так.
Ну они постояли и говорят: «Куда немцы пошли?» Мы говорим: Пошли туда, в ту сторону подались». Они туда пошли. И после этого мы до мая месяца в Юхнове жили. Фронт стоял здесь почти два с половиной года. Да, очень долго. На Рисе они большое укрепление, вот после этого январского прорыва сделали, что его ничем не могли выбить. Военные говорили, что несколько раз заманивали их (немцев) в Юхнов, чтобы потом скорым путем прогнать их. И не могли. Все равно там укреплялись.
Ну вот, в мае месяце наша Шура пришла раненая. Думали, у нее сифилис, потому что нос вот так был завязан, за уши заложена марля. Ну вот, она осталась с нами.
И тут же, как прифронтовая полоса была, нас обратно выселили из Юхнова. Мы попали в Поляны. Из Полян в Чемоданово. Из Чемоданова приехали обратно в Юхнов. Юхнов было не узнать! Он весь был разрушен. И вот эта часть была вся… не было домов. На углу тут дом остался. На той стороне один. Но это были редкие домики. Они тут ставили коней, поэтому наверное, не стали поджигать, а остальные все пожгли. Вот там не подожгли, где музей. Там, видно, быстро наши пришли. А эту часть они сожгли. А уж когда мы пришли обратно, то вот мы монастырь восстанавливали, школу. А учились… Где музей, там сейчас сгорел этот дом, там была наша школа. И когда учились в 44 году, нам дали… подготавливать монастырь. Под школу. Это из музея Сталина возили мы на быках доски, бревна, все это расчищали. Наш учитель Михал Михалыч делал фотографии. И вот там в музее висят.. я с лопатой копаюсь. Шура еще болела. Вот такая история…
(Записала Л.Ф. Миронихина)
